Фото: личный архив Чернявского Планируя наш разговор со скрипачом Игорем Чернявским, мы не знали, состоится ли он и когда. Ведь в Харькове из-за постоянных обстрелов может не быть ни света, ни связи. «Сейчас даже интернет есть», – улыбается в трубку Чернявский. В интервью Коротко про Игорь Чернявский рассказал, как живет его родной город, что помогает харьковчанам не терять веру, когда сумасшедший сосед находится в каких-то сорока километрах, как он учит ныне студентов играть на скрипке и, конечно, о целебной силе украинской музыки. – Игорь, у вас сейчас длительные отключения света? – Да. Вот вечером свет появился, а не было целый день. Даже интернет есть. Обычно свет включают на полдня, иногда ночью дают. Самое неудобное, когда света нет в темное время года. Но ведь жизнь пока есть! – Переслушивала, как вы играете «Мелодию» Скорика, видеорядом идут кадры разрушенного города… С одной стороны, так больно, с другой – в музыке ощущается надежда. Вас самого музыка тоже спасает? – С «Мелодией» Скорика меня многое связывает. На площади я играл, когда происходили «горячие» события в Харькове, мне захотелось поддержать харьковчан и вообще всех украинцев. Когда началась полномасштабная война, я никуда не выезжал. Иногда бываю в Киеве по работе, а так сижу в Харькове с тремя детьми. Первый месяц не мог даже дышать, не то что играть. А когда услышал, как моя скрипка звучит в Конгрессе США, меня это вернуло к жизни. Вы же знаете эту историю? – Это когда Владимир Зеленский выступал перед Конгрессом и транслировал ролик со зверствами россиян, а музыкальным сопровождением шла «Мелодия» в вашем исполнении? – Да. Я тогда почувствовал, что Господь протягивает мне не только руку, но и обнимает, подсказывает: давай, не вешай нос, если тебя слушают, ты нужен людям. Поэтому с «Мелодией» действительно связано очень много всего невероятного в моей жизни. Она, кстати, сейчас стала вторым гимном для нас, украинцев. «Мелодию» исполняют почти по всему миру. Это очень вдохновляющее произведение, в котором есть и наша нежность, и наше стремление к свободе, и наш украинский ген. Скорику как-то удалось запасть каждому в душу. Раньше мы базировались на европейской культуре, иногда – российской, но когда я углубился и начал изучать украинскую культуру – это же невероятные произведения! Мир звуков настолько богат, что это настоящие бриллианты. – Видите, почему-то раньше свои бриллианты сияли для нас не так ярко. – Да. А там столько красоты, столько глубины! Но самое главное, что в этой музыке наш украинский ген. – А как вы, кстати, попали в это видео, которое Зеленский транслировал в Конгрессе? С вами совещались или Офис президента сам эту музыку нашел? – Я был удивлен, потому что никто у нас ничего не спрашивал. Кстати, еще больше удивился, когда задал в поиске «Мелодия» Скорика, а там тысячи этих «Мелодий», причем в хороших исполнениях, и с оркестром, и с бандурой… Когда оркестр играет «Мелодию», это вообще поражает своей объемностью. Они сами нашли нашу запись. Причем наша «Мелодия» была записана давно, еще в органном зале, который уже и не существует. Приятно, что они увидели в нашем исполнении нечто невероятное. Я это расцениваю как чудо для меня. С этого момента, с этой «Мелодии» началась вторая половина моей жизни, как ни странно. – Вторая половина жизни после 24 февраля ? – Да. Мы все переосмысливаем, смотрим на вещи уже совсем с другой стороны. Переосмысливаем сами себя, наши отношения с людьми. Если раньше мы говорили, что вот – добро, вот – свобода, вот – любовь, вот – справедливость, то теперь эти понятия в других измерениях находятся. Раньше к ним мы только прикасались, а сейчас увидели, что это такое на самом деле. Люди, которые нас защищают, отдают свои жизни, волонтеры, которые помогают, – их поступки поражают. Сейчас эти слова приобретают невероятных ценностей, за которые мы цепляемся в жизни. – Харьков – это один из городов, который в очень сложном положении. Постоянные тревоги, город обстреливают едва ли не каждый день, проблемы со светом, связью… Как морально не сдаться? – Когда началась война, каждый человек по-разному себя вел. Кто-то побежал в терроборону записываться, кто-то побежал волонтерить, кто-то побежал в подвалы, а кто-то вообще из Харькова. Я живу в многоэтажке, и в первые месяцы войны почти никого не видел дома, люди уехали. Было такое чувство, что это какой-то обвал. В Харькове же много разных неоднозначных настроений было, особенно среди пожилых людей. Удивило, что в Харькове исчезли дети. У меня возле дома большая детская площадка, на которой осталось много брошенных игрушек. До сентября 2022 года эти игрушки лежали в песочнице в неизменном положении. Первой ласточкой, знаком, что Харьков ожил после вторжения, стало то, что эти игрушки изменили свое положение. Когда мы увидели, как освобождают Харьковщину, как снова возвращаются дети, это действительно было новое невероятное дыхание в моей жизни. К войне привыкнуть невозможно. Когда ты слышишь постоянно воющую сирену, взрывы, конечно, ты замираешь и ждешь прилет к себе. Но, оказывается, открывается и второе дыхание, когда ты видишь, что люди изменили свои мысли и объединяются. Мы все увидели, как выглядит лицо врага. Даже мои бабушки-соседки изменили мнение. Держит единение. Мы стали едины, чтобы помогать нашим бойцам, нашим волонтерам, чтобы отстоять свое. Когда Харьков освободили, это действительно был праздник, именно это вдохновило еще больше защищать свою свободу. Да и выбора у нас нет – либо мы умираем, либо защищаем. Конечно, каждый взрыв пугает, но при этом он вызывает еще более сильную ярость: ударили по нам, мы будем еще крепче стоять. Такое ощущение у меня: с каждым взрывом, как это ни странно, я не пугаюсь, а становлюсь крепче. Город очень изменился. Несмотря на усталость, у всех позитивный настрой, что мы вытерпим все. Нам же ничего лишнего и чужого не нужно. У нас есть свое. А когда ты свое отстаиваешь, защищаешь детей, близких, родных, свое, это самая глубинная любовь. Мы увидели, из чего состоит любовь. Что такое любовь? Любовь – это невероятное пожертвование и смелость. Я со своей стороны стараюсь поддерживать людей музыкой, вдохновлять их и на победу, и на терпение. Именно в музыке есть поддержка, голос, который возвещает нам, что душа живет, что она стремится к Богу и к свету. Музыка рассказывает гораздо больше, чем слова. В начале полномасштабного вторжения обстрелы не утихали почти ни на минуту. Постоянная канонада продолжалась несколько месяцев. Играя «божественную музыку», никогда не думал, как звучит «музыка ада»… А звучит она в виде не останавливающейся канонады. – Думаю, вам задавали вопрос: почему вы не едете, что вас заставило остаться? – Я очень люблю свой город. К тому же, моя мамочка болела. И она не захотела никуда уезжать. Я ей предлагал: мамочка, может, поедем. Она была очень тяжелая, последняя стадия рака, почти четыре месяца она была у меня на руках. Я похоронил ее в июне. Да и моя жена верила, говорила: две-три недели – и все закончится. Наслушалась тогда, наверное, Арестовича (смеется). Первые полгода – это вообще были ужасы. Мой сосед видел, как россияне под нашими окнами расстреливали людей. Они вошли в Харьков, дошли почти до центра. Были тяжелые времена. В ста метрах от нашего дома прилетела кассетная бомба, погибли люди. Я это видел своими глазами. Было чувство, что следующий – я. Но что-то меня здесь держало. Мне все говорили: спасай детей. Но дети поплакали, а потом начали цепляться за жизнь. В начале войны им было 7 лет, 11 и 18. Потом понял: если мы все оставим Харьков, Харьков опустошится. В нем не будет жизни, в нем не будет сердца человеческого, кто-то должен здесь быть. Если, не дай бог, орки снова будут пытаться захватить город, конечно, уже буду пытаться убегать. А как иначе? Не представляю, как я буду жить под ними. Меня, как человека патриотического, повесят первым. Ну и единение сыграло свою роль. Мы все стали друг другу родными. Это тоже очень сильное чувство. Игорь Чернявский говорит, что музыка рассказывает гораздо больше, чем слова. Фото: личный архив Чернявского
Первый месяц не мог даже дышать, не то что играть
Единение держит, мы все стали друг другу родными
Многие не связывают дальнейшее обучение с Харьковом
– Вы преподаете в Харьковском национальном университете искусств им. Котляревского. Как вы со студентами выстраиваете процесс? Ведь творческие дисциплины, где много практики, как игра на скрипке, сложно преподавать онлайн.
– Первые полгода аудитории были почти пустые, потому что все начали разъезжаться. Руководство не понимало, как дальше двигаться вообще. Действительно, у нас живой процесс, это не гуманитарные дисциплины, скажем, которые можно преподавать онлайн. У нас все связано с физикой, моторикой. Когда студент играет тебе по видеосвязи, звук становится очень искусственным. Все пишут на телефоны, а телефоны не настроены на хорошую запись звука.
К тому же, на маленьком экране я не вижу целостно, что они делают с руками, как при этом выглядят плечи или спина. А на все это нужно обращать внимание. Это очень большой удар по качеству преподавания.
Помню, как через полгода вернулась в Харьков моя студентка и попросила возобновить занятия. У меня было потрясение – через полгода я увидел живого студента (смеется).
Потом еще двое приехали ко мне из Запорожья, и так мы втроем занимались. А с другими занимался онлайн. Делал для них видеозаписи, отправлял свои советы, показывал, как правильно. Так и сейчас со студентами работаю. Сейчас у меня девять студентов. С тремя занимаюсь здесь, в Харькове, с другими – онлайн.
– Есть ли за эти годы абитуриенты в Харькове или люди боятся, ведь это риск?
– Это очень болезненная тема. Многие не связывают дальнейшее обучение с Харьковом, потому что в городе опасно, он расположен близко к российской границе. Близость в 35 километров очень пугает.
Конечно, большого набора уже не будет, потому что хороших студентов разобрали. Если кто-то неплохо играет, он будет ехать либо во Львов, либо в Одессу. Хотя в Одессе тоже небезопасно. Поэтому мы сейчас в очень затруднительном положении находимся.
Но студенты всегда едут к конкретному преподавателю. Слава Богу, не могу жаловаться, у меня есть студенты, потому что моя фамилия более-менее известна. Вот ко мне приезжала девушка, она живет под Киевом, потому что хочет у меня учиться. Это приятно.
Недавно и ректор с нами общалась. Говорила, делайте что-нибудь, кого-то ищите, потому что потеряете свою преподавательскую нагрузку. Кого же искать, когда многие студенты и ученики музыкальных школ разъехались по другим странам. Много молодежи уехало за границу. Для нашей отрасли это большая потеря.
– Ваши дети тоже онлайн в школе учатся?
– Конечно. Благо предложили занятия в метро, оборудовали классы, и дважды в неделю они там занимаются. Дети хотя бы имеют возможность увидеть вживую преподавателя и пообщаться между собой.
В общем, не знаю, как они из этого будут выкарабкиваться, потому что уже два года сидят с телефонами. А вы же понимаете, что гаджеты – это игрушки, дурачество в виде инстаграма и тому подобное.
– Дети морально адаптировались? Например, мои друзья выехали в самом начале, потому что ребенок эмоционально не справлялся.
– Когда начался этот ужас, конечно, дети были в шоке, плакали, то лежали на полу, то в ванной сидели. ПВО лупило так, что содрогался дом. И мы с женой придумывали разные интерактивы. Например, играли в слова или отгадывали города. При этом многие общались друг с другом. Так дети не акцентировались на взрывах. Мы создали такую атмосферу в семье, которая помогла им пережить ужасы, которые творились вокруг.
Украинская культура настолько богата, что я даже не представлял себе
– Вы сейчас выступаете с новой программой, где играете произведения украинских композиторов разных эпох. Это тоже та переоценка, которая пришла после полномасштабной войны?
– Да. Сначала я был занят тем, что прятался от взрывов то в бомбоубежище, то в погребе, а когда немного рассеялось, где-то в конце лета, начал углубляться в украинское музыкальное наследие. Уже и заказы на концерты были. Играли в метро, прямо на платформах, для людей, которые там жили. Чуть позже стал ездить по воинских частях играть.
Во-первых, я почувствовал, что нужен людям, это их очень вдохновляет. Во-вторых, возможность выступать подвигла меня открывать публике украинских композиторов. А они у нас невероятные! Максим Березовский, Николай Лысенко, Виктор Косенко, Андрей Штогаренко, Николай Леонтович, Борис Лятошинский, Платон Майборода, Мирослав Скорик… Это композиторы мирового уровня.
В этой программе, например, играю «Еврейскую молитву» Марка Карминского. Она же душу выворачивает! Я составил программу, которая охватывает музыкальное наследие за 250 лет. Украинская культура настолько богата, что я даже не представлял. Я сейчас ничего другого и не могу играть. Хочется нашу музыку играть, чтобы ее слышали. Популяризирую композиторов Слобожанщины. Играю музыку Владимира Золотухина, Дмитрия Клебанова, Владимира Птушкина, Николая Стецюна, Анатолия Гайденко, она фантастическая.
Всегда завидовал Европе. Едешь там на автомобиле, ищешь FM-каналы, и тут тебе: канал джазовой музыки, классической, оперной, симфонической, камерной… А у нас ищешь, ищешь… Кроме шансона с тюремным репертуаром наподобие «Мурка, ты мой Муреночек», мы почти ничего не слышали. Слава Богу, есть канал «Культура». Но ведь в основном в этом направлении в Украине ничего не происходило. А хочется, чтобы хорошей украинской музыки становилось больше. Чтобы и мы становились более образованными, больше объединялись вокруг своей культуры. Это очень важно.
– Украинского языка в Харькове становится больше? Киев понемногу украинизируется.
– Я до полномасштабной войны тоже был русскоязычным. Еще два года назад два слова не мог связать. А сейчас я с вами как-то общаюсь. Конечно, мне не хватает яркой языковой палитры. Но до войны я не общался на украинском вообще.
Да, язык был на слуху, мы прислушивались, где-то, наверное, он внутри нас жил. Но не было никакой практики. И если бы ты в Харькове раньше разговаривал на украинском языке, на тебя бы странно смотрели. Понимаете? Город все же был русскоязычным.
Но сейчас, слышу, очень много молодежи говорят на украинском. И, кстати, люди моего возраста, может, даже и постарше, тоже стараются.
С детьми я исключительно на украинском общаюсь. Я с ними за два года почти ни слова не произнес на русском. Дети должны знать свою культуру, а культуру мы лучше узнаем через язык.
С женой, скажу откровенно, говорю на русском. Мы 27 лет общались на русском, как-то оно уже так сложилось.
– Если бы вы мне не сказали, что два года назад только начали говорить на украинском, я бы и не подумала. Хорошо у вас выходит. Поэтому эта привычка, о которой вы говорите, это только привычка. А от привычек мы умеем избавляться.
– Мне очень помогло общение со студентами. Как преподаватель вуза, на другом языке не имею права преподавать. Поэтому практикуюсь со студентами. Всегда держу перед собой переводчик на всякий случай, ведь в моей работе очень много прилагательных, которые иногда трудно перевести. Например, «прекрасно, волшебно, очаровательно, восхитительно» я перевожу как «чудово». Иногда языкового запаса на прилагательных не хватает.
Прошу студентов, если где-то ошибаюсь, исправлять меня. У нас с ними очень хорошие отношения. Стараемся быть культурными, знающими людьми и в плане языка.
– Есть ли сейчас культурная жизнь в Харькове? Или пока это невозможно?
– Сейчас филармония расформирована, расформирована и опера, нет возможности выступать на сцене, все запрещено. Нельзя громко заявлять о том, что где-то будет проходить концерт. Если афишировать, то событие должно проходить только в бомбоубежище.
Жизнь в Харькове имеет невероятную ценность. Недавно был на концерте, где маленькие дети выступали с нашим консерваторским студенческим оркестром. Он, слава Богу, существует, хотя там и не хватает инструментов, потому что многие в разъездах. Но вот вышли дети с ними играть в бомбоубежище, и каждый их звук – это такая радость, это такое воодушевление! Видно, что ребенок живет музыкой. Я тоже играю концерты в бомбоубежище.
Кукольный театр работает, они делают хорошие спектакли. Водил своих детей месяц назад на детский спектакль и плакал целый час, это было так трогательно.
Слава Богу, жизнь продолжается. Конечно, с Киевом не сравнить. Но ничего, пробьемся и мы. Харьков хоть и страдает, но это город-герой. На нас некоторым иногда нужно равняться – как мы здесь выживаем, как боремся за свою культуру, за свою жизнь, за город. Каждый звук или каждое усилие, исходящее из нашего сердца, вдвое, втрое ценнее именно здесь.
Запретил себе жаловаться на жизнь
– О чем сегодня мечтаете? Конечно, кроме Победы, о которой мечтают все украинцы.
– Мечтаю, чтобы у детей было будущее, наше, украинское. Чтобы мы были объединены этой мечтой. А еще мечтаю изменить себя. Раньше у меня никогда не было такого ощущения. Кстати, я многое изменил в себе за это время. Стал даже по-другому звучать.
– Что имеете в виду – изменить себя? Вам что-то в себе не нравилось?
– Если заглянуть себе внутрь, вряд ли кто-то может сказать: ой, какой я удивительно прекрасный человек! Война открыла немного меня изнутри. Жизнь очень быстра, она скоро закончится, и мы с вами предстанем перед лицом Бога. Какими?
Вижу, какие судьбы у людей бывают. Я запретил себе жаловаться на жизнь. Чувствую, что Господь постучал в мое сердце, чтобы я просмотрел, настолько я чуткий, добрый, светлый человек, что происходит именно внутри меня. Это, может быть, не совсем мечта. Больше – желание измениться. И я продолжаю работать над этим.
Скажу откровенно, что раньше я где-то жалел денег, где-то к людям был менее внимателен. Я многих людей похоронил – и близких, и дальних, и коллег, и мою мамулю. И когда ты стоишь у гроба, это огромная скорбь и слезы, а еще – мысли. Ты стоишь возле гроба и думаешь: а я же мамочке лишний раз не позвонил, не сказал теплое слово, не обнял, не купил ей чего-нибудь вкусненького… Мамочка, бедная, кильку с печеной картошкой ела, собирала деньги детям, собирала себе на смерть, и больше ничего. А ты же мог ей колбасок или тортика принести, но не делал этого. Или с коллегой ссорился, или не обращал на него внимания, потому что его талант был тебе безразличным. Поэтому это очень большой зов к самым глубинам души. Мы не можем сказать, что мы с вами совершенные люди.
– Конечно! Стать лучше – это сложная работа.
– Так же и в профессии. Если я не занимаюсь пять часов в день, то уже не буду играть так хорошо. Это как в спорте. Если хочешь быть в финале Олимпиады, представляете, столько усилий нужно потратить на тренировку.
Я часто вспоминаю слова Валерия Лобановского. Когда-то он объяснял феномен Андрея Шевченко. И вот он говорит: «Когда я делал тренировки по 12 часов, с 8 утра до 8 вечера, это выдерживал один процент коллектива. А теперь представьте: когда люди не выдерживали 12-часовой нагрузки, Шевченко приходил не на 8 утра, а на 7, и тренировал штрафные удары». То есть он прилагал еще больше усилий. Меня настолько поразили эти слова, что я их всегда и студентам говорю, как пример, и себе. Если ты себя жалеешь и думаешь, что сделаешь что-то завтра, дела не будет. Надо ловить время, каждую секунду.
Сегодня для меня время очень сжалось. Каждая минута имеет огромную ценность, потому что следующей может и не быть. Поэтому каждое выступление для меня как последнее, которое побуждает создавать что-то такое, чего раньше не было. Я стал очень остро ощущать музыку, и с этой остротой возникает совсем другое восприятие того, что я делаю. Звук становится эмоциональным, концентрированным, тонким, чутким. Призываю каждого человека хватать это мгновение, хватать эту жизнь, превращать ее в большую пользу не только для личного роста, но и для людей, которые вас окружают. Сущность любви и сущность звука – отдавать, а не брать.
Мечтаю о свете, который наступит после тьмы. И я в это верю. На нас всех очень большая ответственность. Не просто за нашу жизнь, но и за нашу страну, несмотря на то, что не все хорошо и в Верховной Раде, и в руководстве страны. Но наши светлые чувства никто не может у нас отнять. Поэтому идем к Победе с осознанием того, что большая ценность – это наша культура. Это наше спасение, наш украинский фундамент. На этом мы будем строить будущее.
